Марианна Сиэгэн в интервью «Кинопоиску»: Неважно, где я нахожусь, я могу снимать только истории, которые будут связаны с Якутией

Константин Шавловский поговорил с Марианной Сиэгэн о том, почему «Карина» стала абсолютным лидером республиканского проката, о том, как работать с реальной историей и какое будущее ждет якутское кино.

Снявшая «Карину» Марианна Сиэгэн — пионерка якутской киноиндустрии. Спродюсированный ее компанией «Мой убийца» Костаса Марсана в 2016 году стал первым фильмом из Республики Саха, попавшим в федеральный прокат. Этом году Марианна готовит к выпуску еще один фильм — жестокое фэнтези по мотивам якутского народного эпоса Олонхо.

— Почему вы с самого начала знали, что история Карины Чикитовой станет хитом?

— Вообще-то, это первый в мире случай, когда настолько маленький ребенок жил один в тайге целых 12 дней и выжил. Эта история вышла далеко за пределы Якутии, например пару лет назад в Южной Америке написали огромный мурал, посвященный Карине. За ее историей следил весь мир, и, конечно, в Якутии все были прикованы к новостям, СМИ ежечасно обновляли информацию. И этот фильм у нас ждали.

— Драматургически фильм о спасении Карины сложный: сюжет заранее всем известен, и основное время занимают бесплодные поиски. Чем наполнить полтора часа, чтобы зрителю не было скучно?

— Скажу сразу, что сценарий изначально был другим. В нем история была рассказана последовательно, с первого по двенадцатый день. Когда мы его читали, вроде как все было очень неплохо. Но, когда мы с режиссером монтажа Камилой Сафиной посмотрели сборку по этому сценарию, я поняла, что все это никуда не годится. Фильм был действительно очень скучным. В результате я вырезала, наверное, больше 20 минут, а версий монтажа у нас было, наверное, больше пятнадцати. И в итоге я пришла к тому, что поиски девочки и ее жизнь в тайге не должны совпадать по дням. Когда мы отошли от линейности, в истории появился объем.

— Не было соблазна уйти в историю по мотивам, добавить в нее фантазийных или каких-то фантастических элементов?

— Я считаю, что к таким историям нужно подходить очень аккуратно, особенно когда все герои живы и ты знаешь, что они будут смотреть твой фильм. Мы всё сверяли с очевидцами, спасателями, полицейскими. Даже те истории, которые спасатели в фильме рассказывают у костра, взяты из реальной жизни. Они приключились с прототипом главного героя-спасателя. Но все, что касается приключений Карины в тайге, — это, конечно, наша фантазия. Потому что девочка ничего не помнит, и никто из специалистов не может сказать, как же она на самом деле выжила. В этой части фильма мы позволили себе посмотреть на окружающий мир взглядом ребенка. Но в остальном мы не отходили от документальности, потому что это история живых людей, с которой мне хотелось обойтись деликатно и бережно.

— Вы общались с самой Кариной и с ее родителями до съемок?

— Девочка ничего не помнит, так что нам для истории это бы никак не помогло. Хотя после просмотра Карина сказала, что да, все ровно так же было, когда ее нашли и понесли к маме. Но, мне кажется, она тоже помнит этот момент, скорее, по рассказам очевидцев. А сама история ее приключений в тайге заблокирована в ее памяти, у нее самой нет к ней доступа. Думаю, что это большая травма, и еще поэтому мы не пытались из нее что-то вытащить. Я не хотела травмировать ребенка.

— А родители?

— Ее родители — простые деревенские люди, они живут очень далеко от Якутска. Дедушка, кстати, уже умер. Там не все благополучно, скажем так, но я постаралась оставить проблемы семьи Карины за кадром. Многие в Якутии боялись, что я сниму фильм, похожий, например, на «Пугало», потому что якутская деревня не пастораль. Но мне не хотелось показывать чернуху, это вообще не мой стиль. И я, конечно, думала о том, как Карина будет смотреть этот фильм и чего ей совсем не захочется в нем увидеть.

Моя Карина — это героиня, обделенная любовью. Это одинокий ребенок, который живет в своем мире и который выживает благодаря своей фантазии и жажде жизни. Ее лучший друг — это собачка Найда, щенок, то есть, по сути, тоже ребенок, как и она. Причем собака даже не ее, а соседская. Многие, кстати, думали, что в «Карине» будет большой акцент на собаке. Но вся беда в том, что Найда, на самом деле, бросила девочку в тайге умирать. По психологии животных, когда человек ослабевает, собака оставляет его и уходит выживать одна.

— Раньше мне казалось, что якутское кино — это своего рода мужской клуб. Во всяком случае, в первых рядах были имена мужчин: Владимир Мункуев, Дмитрий Давыдов, Костас Марсан, Степан Бурнашев. Сейчас из тени стали выходить женские имена, и их становится все больше. Чем женский взгляд отличается в якутском кино от мужского?

— Я думаю, что они отличаются, может быть, социальной заряженностью. Если бы, например, «Карину» снимал Дима Давыдов или Стёпа Бурнашев, это были бы совсем другие истории. Но у нас вообще-то есть и женщины-режиссеры, которые снимают довольно жесткое социальное кино. Например, Марина Калинина, режиссер фильма «Сэмэнчик», который тоже я продюсировала. Это настолько тяжелая история, что некоторые зрители даже не выдерживали и выходили из зала. Там фильм, кстати, тоже основан на реальных событиях; это кино про мальчика, который погиб из-за буллинга в школе. А сейчас, когда я показываю свой фэнтези-фильм иностранным дистрибьюторам, они поражаются, что эту историю сняли женщины, настолько в ней много жестокости. Я считаю, что гендерные стереотипы в кино нужно ломать: «Я женщина, я это не сниму». Нет, ты все можешь, если захочешь.

— В 2016 году «Мой убийца» стал первым якутским фильмом, который прорвал блокаду российского проката. До этого якутские фильмы выходили только в кинотеатрах Республики Саха. Как изменилось за эти годы место якутского кино в российской киноиндустрии?

— Всю кассу делает Якутия, доля сборов в остальной России — 5–7%. Исключений я не знаю. Якутское кино можно увидеть на российских стримингах, что, безусловно, очень радует. Но рассчитывать якутским режиссерам и продюсерам — как до выхода в федеральный прокат, так и после — приходится в основном на своего зрителя.

— Но видимость якутского кино за эти годы стала намного больше: это и призы на российских фестивалях, и внимание прессы. Как вы считаете, эта видимость помогла развиваться или, наоборот, помешала, обратив на него ненужное внимание федеральных властей?

— Если честно, то, скорее всего, второе. Я, например, в российских фестивалях не участвую с 2017 года, потому что они никак не помогают продвижению фильмов к зрителям. Зато мы видим, что сейчас к якутскому кино действительно обращено пристальное внимание, на нем стоит такой теневой блок, когда каждое прокатное удостоверение получается с большим трудом.

— Нужны ли вообще якутскому кино государственные деньги, как вам кажется? Не теряет ли оно от этого самобытность, ведь уже фактически запрещены «Нуучча» и «Айта», и эти запреты — следствие видимости?

— Я не могу говорить за всех, потому что ребятам, конечно, хочется снимать хорошие истории за хорошие деньги. Вот до этого вы задали вопрос: почему никто у нас не осмелился снять Олонхо? Все дело в деньгах, конечно же. Собирая кассу в Якутии, можно бесконечно снимать фильмы наподобие всех, которые у нас и выходят. Это довольно бедная жанровая палитра, разнообразия почти нет, потому что не хватает финансирования. Только недавно стали выдавать субсидии наши республиканские власти, мы очень много сил и времени потратили, чтобы убедить их в этом, и если бы эта помощь пришла лет десять назад, то развитие пошло бы быстрее. Но это совсем небольшая помощь, для полноценного существования индустрии ее недостаточно, и платить за нее независимостью, по-моему, не стоит. А истории с запретами — это что-то, по-моему, просто ненормальное. Фильм «Нуучча» — прекрасное кино, его снимал мой друг Владимир Мункуев. Мне очень жаль, что зрители его так и не увидели. В фильме «Айта» Стёпа Бурнашов даже, наоборот, по-моему, какой-то реверанс сделал в сторону русского персонажа. Говорить о шовинизме или чем-то таком применительно к нему — это просто дико. Искусство должно говорить на сложные темы и не должно подвергаться цензуре, иначе оно умрет, превратится в серость. Но все это в общем-то азбучные истины.

— Есть ли у вас свой ответ на вопрос, в чем секрет любви якутского зрителя к якутскому кино, которое, в общем, и обеспечивает существование этой индустрии? И почему в Бурятии или Калмыкии никакого кинематографического бума, подобного якутскому, нет?

— Наша сила — это наши зрители. Я не волновалась нигде и никогда так, как волновалась, когда я выпускала сейчас «Карину» в Якутии. Это самый строгий и в то же время самый любящий зритель. Это как маме кино показать. А секрет, я думаю, в языке. Потому что якутский язык очень сильный и очень древний. Благодаря тому, что наш народ не потерял свой язык и говорит на нем, якутское кино и развивается. Потому что в других регионах, которые вы упомянули, кино если и снимается, то в основном на русском языке.

— Сейчас многие якутские кинематографисты уехали из Якутии — кто-то в Москву, кто-то занимается международными проектами. Какое вы видите будущее для якутского кинематографа, который все-таки очень связан и с якутским зрителем, и еще больше с якутской землей?

— Неважно, где я нахожусь, я могу снимать только истории, которые будут связаны с Якутией. Это могут быть мультипликационные фильмы, это могут быть истории, даже локально снятые не в Якутии, но там будут работать огромное количество моих ребят из Якутии. То есть в них все равно будут наши почерк, дыхание, имя. А для того, чтобы якутское кино дальше развивалось, ему нужна поддержка, нужны деньги и свобода. Если тенденция к тому, чтобы запрещать якутское кино, лишать его зрителя, сохранится, то якутское кино умрет, не успев толком родиться. У нас есть столько историй, которые мы хотим рассказать миру, и нам, конечно, нужно, чтобы нам, по крайней мере, не мешали.

Полностью интервью на сайте Кинопоиск: https://www.kinopoisk.ru/media/article/4009417/